Оккупация Донецка 1941–1943

Сталино 1941 год

Донбасс под оккупантами был почти два года. И все это время людям приходилось не только просто жить, но и выживать. Здесь автор приводит отрывки из разговоров с людьми, пережившими оккупацию Сталино. Эти разговоры носят мозаичный характер. Часто мысль собеседника перескакивала с одного события на другое. Часто полную картину удавалось восстановить из нескольких источников.

Утром 21 октября 1941 года немецкие войска вошли в город. Вечером 7 сентября 1943 Сталино освободили. На следующий день после оккупации Сталино — немцы устроили на площади Ленина митинг, где некоторые представители из местного населения приветствовали новых освободителей и пели им хвалебные оды. Всего в городе, кроме немецких вооруженных сил, были представлены румыны и итальянцы. Итальянцы подросткам запомнились, как веселые разгильдяи. Румыны же ассоциировались только со смурным негативом.
За Центральным универмагом по улице Кобозева жил известный в городе дерматолог Кауфман. В начале ХХ века он учился в Германии. О годах учебы у него остались самые лучшие воспоминания. Кауфман не верил ни в какие рассказы о зверствах фашистов. Нация, давшая миру Шиллера, Гёте, Вагнера не может совершить ничего плохого. Он часто повторял знакомым: «Они принесут порядок и культуру!» Кауфмана расстреляли в первые же недели оккупации. В начале марта 1942 года оккупационные власти в районе Белого карьера (район цирка), из так называемой «Собачевки» соорудили гетто для еврейского населения. В основном это были старики, женщины и дети. О.Д. Крицын указал это место: за мостом маршрута троллейбуса №10, площадка заправки водой поливальных машин. Он же вспомнил, что обитателей гетто выводили на городские работы. В частности, запомнилось, как старики и женщины кололи лед возле почтамта, а охрана из полицейских перегоняла проходивших горожан на другую сторону улицы. В ночь с 30 апреля на 1 мая гетто ликвидировали. Всех людей пешком провели к месту казни — шурфу шахты 4–4 бис (проспект Павших Коммунаров, рядом с роддомом). Вели их почему-то не по прямой, а по Складской (ул. Университетская), Почтовой (пр.Комсомольский), дальше возле Кальмиуса колонна повернула на Николаевский проспект (так тогда назывался проспект Павших Коммунаров). Когда колонна прошла — один из подростков нашел у кромки тротуара тряпичный узелок. Кто-то из шедших на смерть выбросил (или обронил) свое добро. В узелке было три золотых червонца царской чеканки и с десяток иголок для примуса. Все самое ценное, что могло быть на тот момент у городского обывателя.
Когда оккупанты вступили в город — сразу же перевели стрелки часов на берлинское время. Немецкая комендатура расположилась в доме нарпита по Артема, 121. В 1970–90-е в этом доме располагалось кафе «Театральное». Дом, как бы, состоял из двух половин: административной и жилой. Кстати, в жилой его части до войны проживал с семьей будущий министр торговли СССР А.Струев. Так вот, в административном крыле здания и расположилась немецкая комендатура. Возле входа стояли часовые, в фойе сверху вниз свисали два огромных знамени со свастикой. Комендатура выдавала вновь прибывшим командировочным и отпускникам документы на проживание в квартирах и домах гражданских лиц. Понятно, что согласия этих лиц никто из властей не спрашивал. Олег Демьянович Крицын вспоминал, что в трехкомнатной квартире, где проживали они с отцом и матерью, поселили еще трех немцев. Причем, двое из квартировавших с опаской относились к третьему квартиранту и предупреждали хозяев квартиры, чтобы они были с ним осторожны: «Он плохой человек».
Мальчишки крутились возле комендатуры и готовы были провести вновь расквартированных к их жилью. Многие несли с собой мешки с продуктами и какими-то документами. Пацанва приспособила для перевозки поклажи тележки, которые важно называли «такси». Подходивший вояка клал свои пожитки на тачку и ребята катили ее по указанному ордеру на поселение адресу. В оплату перепадали когда кусок сахара, шоколад, полбуханки хлеба, а когда и сухарь.
Но не всякий солдат был так любезен. Очень не любила пацанва румын. Мало того, что не расплатится, еще и накостыляет. Чтобы не обслуживать румын, ребята выставляли дозорный пикет. Приближение нежелательного клиента сопровождалось свистом. Когда бравый вояка, груженый оклунками, подходил к стоянке — там никого не было. Приходилось ему разыскивать квартиру самостоятельно.
С началом оккупации Виктор Хайлов с матерью переехал из квартиры на Соцгородке в частный дом к бабушке на 12-й линии. Эту улицу облюбовали немецкие автомобилисты. Машины ставили вдоль улицы, а в домах селили водителей. Силами же водителей осуществляли охрану автотранспорта. Фронт проходил в 100–150 км он Сталино, и город использовали в качестве перевалочной базы, как обеспечения фронта, так и отдыха фронтовиков от передовой (но об этом чуть позже). Обычно автоколонна выезжала на фронт с грузом, через несколько дней возвращалась. Один-два дня давали на отдых — и все повторялось снова: погрузка продовольствия и материалов и на передовую. В доме Хайловых поселили пожилого водителя. Он знал несколько русских слов и так происходило его общение с хозяевами. Немец очень скучал по дому, показывал фотографии жены и двух сыновей-подростков. Хорошо относился ко всем обитателям дома, но особенно привязался к Виктору.
Незадолго до рождества 1941 года автоколонна снова загрузилась. На этот раз подарками для фронтовиков. Постоялец пришел вечером угрюмым. Немного поразмыслив стал тихо объясняться с Виктором: сегодня ночью несколько часов он должен охранять машины с грузом. А там подарки. И не только табак, конфеты, теплые вещи, но и ром. Он знает в каких машинах что лежит. Потом предложил: давай я буду охранять и смотреть по сторонам (по «фене» это называется «стоять на шухере»), а ты аккуратно перенесешь несколько ящиков рома и конфет в мою комнату под кровать. Потом братски поделим добычу.
Чего не достает подростку? Приключений. Виктор согласился нанести урон врагу. Все сделали виртуозно и быстро. Виктор лег спать. Проснулся утром от громких голосов, можно даже сказать криков. Выглянул в окно. Всех водителей построили возле машин. Офицер стоял перед строем, махал руками и что-то кричал. Потом с двумя автоматчиками пошел в дом напротив. Виктор понял, что начался обыск. Быстро метнулся к кровати постояльца, вытащил ящики и перепрятал только ему известный тайник по пол. Как раз вовремя, потому что офицер, автоматчики и немец-постоялец вошли к ним. Офицер осмотрел помещение, лично заглянул под кровати. Ничего не найдя группа ушла. «Это нужно было только видеть, — рассказывал мне Виктор Трофимович. — Когда они вошли — у водителя было бледное, испуганное лицо. Но когда офицер ничего не нашел под кроватью — глаза его стали круглыми, как блюдце. Он ничего не мог понять: куда все девалось. За ящики его могли расстрелять». Минут через 15 постоялец вернулся и со слезами, объятьями и поцелуями кинулся к Виктору. Он бормотал что-то вроде: «Спасибо, понимаешь — ты спас мне жизнь!»
И знаете, какие мысли роились в голове у подростка: «А как я мог ему не помочь? Он же соучастник, вместе со мной. Как я мог?.. Это же дело чести».
Интересная была реакция у Виктора Трофимовича, когда в местной прессе (дело было уже при независимой Украине) появилась публикация о четырех повешенных немцами возле кинотеатра «Комсомолец». Оккупанты перекинули между ветвей двух деревьев металлическую трубу и повесили на ней всех четверых. Так вот, в статье предлагалось повешенных признать партизанами-подпольщиками. Виктор Трофимович негодовал: «Я двух знал лично. Шантрапа, мелкая шантрапа. Украли должно быть что-то. Вот их и повесили. Тогда и меня нужно причислить к партизанам. Немцы любили купаться на дамбе между городскими ставками. Деньги и фотоаппараты (а почти у каждого солдата был фотоаппарат) оставляли на берегу. Я, по меньшей мере, три раза тащил у принимавших водные процедуры и деньги, и фотоаппараты. Деньги отдавал матери, а «Лейки» продавал на барахолке. Получается и я подпольщик?! Только не поймали меня, уцелел».
На оккупированных территориях значение денег в повседневной жизни значительно уменьшилось. Как и в начале 20-х годов, до введения НЭПа, преобладал натуральный обмен. Недешевый бостоновый костюм (в довоенное время его обладателями были редкие счастливцы) стоил полмешка пшеницы или кукурузы, обручальное кольцо равнялось по стоимости мешку картошки. Мебель и недвижимость стоимостной оценки не имели. На первом месте по значению были продукты, на втором — одежда и обувь.
Работа была не у всех. Оккупанты жестко практиковали утверждение: «Кто не работает — тот не ест». Работа доставалась в большей мере женской части населения — уборка, стирка и кормление оккупационных частей. Повезло тем, кто устроился прибирать при столовых. Там разрешали забирать картофельные очистки. Население делало из них картофельные оладьи или варило. Оставшиеся с мирного времени вещи меняли в сельской местности на продукты. Кое-кто в домашних условиях переделывал каустическую соду (щелок) в пищевую. Пищевую соду добавляли в тесто вместо дрожжей. Выгодно можно было совершить обмен подальше от промышленных центров. Славилась в этом отношении Запорожская область — район Полог и Гуляй Поля. Олег Демьянович Крицын подростком совершил такое путешествие. Мама как-то раздобыла соду и Олег с соседкой отправились менять соду на продукты. Ориентир был четкий — высоковольтная электрическая линия. Вдоль нее была протоптана дорога. Сплошным потоком люди с нехитрыми тачками и колясками шли в двух направлениях. Где-то под Пологами удалось поменять соду на подсолнечное масло. Правда селяне предупредили, чтоб остерегались местного коменданта. Как на зло, на обратном пути, их догнала машина. Немецкий комендант конфисковал масло. Назад Олег возвращался пустой.
Все продовольствие выдавали по карточной системе. Для получения продовольственных карточек предприятия и учреждения были обязаны не позже чем за день до начала следующего месяца сдать требование на карточки в Управление по снабжению предприятий продовольствием (1-я линия, 53). В требовании указывалось общее количество работающих и затем с разбивкой количество рабочих на тяжелых и обыкновенных работах. Далее указывалось число иждивенцев указанных рабочих и служащих. Иждивенцами считались дети до 14 лет — члены семьи работающего и его родители, если им было свыше 60 лет и они проживали вместе с работающим.
Что же ело гражданское население? На первом месте стоял хлеб. Вареный буряк, как лакомство, давали только детям. Морковь терли, сушили и пили потом морковный чай. Картофель распределялся по штукам на каждого члена семьи. Две картофелины в день считалось излишеством. Готовили лепешки из кукурузной муки — маторжоники. И тут уж никак нельзя было обойтись без самодельной ручной мельницы. Как я уже упоминал, картофельные очистки из немецких столовых гражданские разбирали по домам, мыли, варили или жарили.

Степкин В.П. Донецк: история, события, факты

Добавить комментарий